Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. К - Страница 201

201

4 августа.

В зарослях кто-то громко храпел. Сладко так, со «сверчком» в носу. Вдох — выдох, хрр — хррр! Спит себе человек и похрапывает.

Но никого нет! Осмотрел траву, раздвинул кусты — никого.

А это цикада! Свиристит с промежутком, равным вдоху и выдоху. Рядом с нею стою, а все мерещится, что человек храпит!

А вообще-то цикады притихли. И квакш давненько не слышно. Утихли и птицы. Настало время вечерних сверчков. И тихих шорохов.

Быстрый лопот над головой: пеночка в солнечном просвете неловко схватила бабочку за крыло, и та неистово бьется, и пыльца с крыльев облачком затянула просвет.

В кусту ежевики кто-то тяжело и шумно ворочается: кабан или барсук? «Зверем» оказалась большущая черепаха! Она втиснулась в куст, застряла в нем и теперь выбирается, шурша и качая ветки. Вытаскиваю ее, тяжеленную, как булыжник. Машет когтистыми лапами, вытягивая жилистую морщинистую шею. А рот-то до самых глаз вымазан ежевикой!

Ежевика поспела всюду, нагретые ежевичники пахнут вареньем. Все спешат пировать: звери, птицы, насекомые. А вот, оказывается, и черепахи! И черные дрозды визгливо ржут в кустах, как игривые жеребята. Скорее всего — от радости.

16 августа.

Было время, когда я надеялся на арифметику. Если, к примеру, на пять километров пути встречал пяток зайцев, то был уверен, что встречу двадцать, если пройду двадцать километров. И бегал по зарослям, накручивая километры. Но чем я быстрее бегал, тем меньше встречал.

Теперь-то я понимаю, как глупо в лесу спешить. Все равно, что, поднимаясь на гору, топать без остановки — запомнишь лишь мельканье ботинок идущего впереди: и подъем преодолел, и на вершине был, а в глазах все одни сбитые задники твоего спутника.

Хочешь увидеть — остановись.

Объевшиеся скакуны-кузнечики так брякаются толстыми животами о сухую землю, что страх берет, — вот сейчас животы полопаются. Две большие бронзовки вгрызлись в сочный стебель. К ним сбегаются муравьи: сок пить и грызть сочную мякоть. Зеленые мягкие квакши прилепились к изнанке листьев дикого винограда. В узенькой проточке бьется голубая жилка воды — как лихорадочный пульс. Шлепнулась в воду пятнистая змейка и, чтобы не унесло, зацепилась хвостом, как крючком, за стебель и тоже бьется вместе с водой, как водороселька.

На тропе медвежья метка — вся из косточек алычи. Оскома у медведя сейчас от кислых плодов и ягод, не раскусить ему ослабевшими зубами крепких косточек.

Из мелочей, как из мозаики, складывается картина большого леса.

23 августа.

Ночевал на сухой поляне у реки Кара-су, что у селения Казмалар. Вечером и на рассвете долго и хорошо урчали козодои. Перелетая через поляну, они гулко хлопали в темноте ладошками крыльев. Осень скоро, а они разыгрались!

Утро выдалось шумное. Стонала вдали желна, негромко и задумчиво пела зарянка, крякали сойки, пролетели, посвистывая, щурки, и зеленый дятел квакал совсем по-весеннему.

Целый день продирался с конем сквозь чащу, заваленную камнями, и по булыжной «мостовой» пересохшего русла Аглых-чая. В чаще спасаешь от колючек, глаза, а на каменистом русле — ноги. Пекло, застойный зной и бесконечный цокот конских копыт.

…А аиста встретил вблизи от дома, на хоженых-перехоженых разливах Бум-чая. Черный, страшно важный, с красным огромным носом и на высоких красных ногах. Не хватало только очков и портфеля под мышку!

На мгновение мы оба окаменели. Я успел поймать его быстрый взгляд — как вспышку стекла на солнце. И разглядеть его знаменитые переливы: синь, и зелень, и блики багрянца.

Долю секунды все это играло перед глазами; но аист взлетел, прошумел словно ветер, и зелень вершин сомкнулась за ним.

Я бросился следом, высматривая просвет. Да, это лесная птица! Ни белому аисту, ни журавлю никогда так ловко не пролететь сквозь сплетения ветвей.

Из леса торчала разлапистая сушина, похожая на олений рог. Аист сидел на ней. Серая сушина, черная ладная птица и вечереющее небо, густой голубизны. Я вспомнил того бедолагу в клетке: замызганного, с выкрученным крылом. Птицу, вызывающую брезгливость. И вот такая же, а ты замираешь от восхищения…

Я попытался подкрасться ближе, пошел в обход, но когда снова увидел сушину — чудо-птицы на ней уже не было.

24 августа.

Сухая вершина, похожая на олений рог, оказалась примечательной. Вся трава под ней была забрызгана белыми птичьими кляксами.

Это могли быть и метки сарычей или орланов, но что-то подсказывало, что тут ночлег аиста. И вот сегодня, в первую лунную ночь, я решил это проверить.

С вечера я забрался на коряжистый тополь на берегу реки — чтобы не бродить по галечникам на глазах у аиста, если он и в самом деле ночует на примеченной мною коряге. Сижу верхом на развилке, прислонясь спиною к стволу, метрах в восьми над землей. Жду темноты.

Сверху все видно: серые галечники, песчаные и илистые отмели, валы зеленых кустов по берегам, темные гущи деревьев. А вдали освещенная закатным солнцем сушина, похожая на олений рог. На ней пока никого нет.

Медленно тонет в зеленые волны леса солнце, воздев, как руки, бледнеющие лучи. Огненная окаёмка сползает с кустов на вершины деревьев, тухнет и там, загораясь на облаках. Лес растворяется в сумерках и словно бы отодвигается. Но когда все становится мутным и серым и вот-вот станет совсем неразличимым, вдруг снова неясные, расплывчатые тени и пятна начинают словно бы уплотняться и приближаться. Догадываюсь, что всходит луна. Снова видны отмели и протоки, купы кустов и деревьев. Но окаёмка теперь на них не красная, а лазоревая. Ночной лунный лес.

201