Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. К - Страница 221

221

Но уже на другой день пучок розового пуха, который я положил в блокнот, стал тускнеть и скоро из нежно-розового превратился в грязно-желтый. Розовым пух мог быть только при жизни. и вот цвет жизни ушел. Вот так же исчезает у срубленных берез розоватость бересты, тускнеют яркие рыбы, вынутые из воды Смерть никого не красит. А сказочные розовые фламинго начинают тускнеть сразу же, как только попадают в неволю. Бледнеют в неволе малиновые щуры, красногрудые снегири, багряноголовые чечевицы. Неволя тоже не красит, жизнь в неволе бесцветная.

Странная южная зима: снега нет, греет солнце, лезет травка, везде зеленые лопушки. И звуки весенние: в небе гогочут гуси, свистят крыльями утки, на полях горланят грачи, в тростниках вскрикивают фазаны. На серой отмели дремлет на одной ноге серая цапля. Чем-то она похожа на огородное пугало. Над тростниками летит цапля белая — не птица, а ангел в кисейных одеждах! Природа украсила ее такими элегантными и пышными белыми перьями, что чуть не сжила со света. Откуда ей, слепой, было знать, что у людей появится мода, то есть стремление приукрашивать себя снаружи. Модницы сразу же оценили красоту, созданную природой, и захотели присвоить ее себе. Захотели улучшить себя с помощью птичьих перьев. И улучшали они себя так долго и так настойчиво, что белых цапель почти не осталось.

Мода для многих животных оказалась страшнее землетрясений, наводнений и извержений вулканов. Мода превратила в портфели крокодилов, а змей — в галстуки. Свирепые барсы и леопарды превратились в манто, морские черепахи — в заколки и гребни. Все, носящие шкуру, живут под угрозой ее потери — разве что ежам ничего не грозит. Впрочем, как знать, — приспособили же дикобразов для зубочисток!

Модно стало держать в клетках особо редких зверей и птиц. Модно слушать клеточных птиц, а не записи их голосов. Модно держать в аквариумах и террариумах ярких рыб, змей и ящериц. Из-за моды миллионы — миллионы! — красивых и редких животных переселяются из лесов и степей в города. Города всего мира заселены сейчас дикими куда больше, чем самые глухие дебри. Любители редкостей и красоты превратились в злейших врагов природы. Ведь только у некоторых из них животные размножаются в клетках, у большинства же они непрерывно гибнут, а поставщики везут все новых и новых. А сколько гибнет во время поимки? При перевозке? В ожидании покупателей? Эпидемия любви, которая страшнее любой чумы…

Вышла мода на голубей — и голуби заняли города. Модными стали белки — и белок поселили в скверах и парках. Но стоит перестать их кормить — хоть на время! — как голуби и белки погибнут. И к тысячам погибающих в клетках добавятся сотни погибающих во дворах и парках. Может, лучше не превращать диких в замызганных дворняжек и попрошаек? Может, лучше оставить их там, где они и без нас могут прожить?

Для чего мы все тянем в дом? Не интереснее ли на все лесное смотреть в лесу?

До чего хороши красные осоковые луговины! По краям их золотая стена тростников, а под ногами обмороженная до красноты осока. Идешь по колено в красной траве и ждешь взлета огненного фазана. Он вырывается всегда неожиданно, как всплеск этой красной поляны, бешено молотя ледяной воздух упругими крыльями, словно растопыренными ладошками. Пламенеют перья, косит испуганный круглый глаз, и длинный хвост вибрирует на ветру.

Вчера петух не спеша вышел из тростников на дорожку. Два охотника направили на него ружья, но медлили, истекая охотничьей предупредительностью, предоставляя выстрел соседу. Пока показушничали друг перед другом, фазан нырнул в траву, поссорив охотников насмерть.

Выходят на дорогу и турачи, но они пугливо жмутся к обочине и чуть что — шмыгают в тростники.

Дорога укатанная, следов не видно. Зато отмели все исчерканы запятыми когтей и многоточиями лапок. Отмели гофрированные, как листы бумаги в косую линейку. Зверино-птичья клинопись: восклицательные знаки зайцев, крестики фазанов и турачей, нолики ласок и горностаев, вопросительные знаки жаб. Кляксы уток и выдр, венчики хауса и шакала.

Простор на отмелях, не то что на дорогах, огороженных тростником. Летят над водой два баклана, торопливо шлепая крыльями чуть ли не по воде. Грузно поднялся громоздкий пеликан и потянул, загребая под себя встречный ветер. Голову уложил на спину и важно выпятил зоб.

А в небе гогот — приближаются гуси. Сквозь метелки и прутья видно, как накатывается торопливая вереница тяжелых птиц — с возбужденным гоготом, с ветряным шумом крыльев. Увидев меня, гуси смолкли, сбились в кучу и штопором, напряженно вытянув шеи и неистово загребая крыльями, взмыли вверх.

Сбоку наползает мрачная синяя туча, на фоне ее трепещут тысячи белых крыльев. Как стая белых бабочек летят россыпью стрепеты. Стрепет — трепет. В полете этих птиц и в самом деле что-то трепещущее.

Стрепеты летят на зимовку в Иран. Валом валят — к ухудшению погоды.

Погода и в самом деле ухудшилась. То дождь, то ветер. Днем серо и холодно, а ночью заморозки. В такие ночи на травяные поляны ложится дымчатый иней.

Стаи зимующих грачей и гусей по утрам летят пастись на убранные поля. Днем у гусей мертвый час, спят посреди реки на галечных отмелях. Издали они похожи на россыпь серых валунов: ноги поджаты, головы спрятаны в перья. Грачи на ночевку садятся на большие деревья, и тогда голые сучья их покрываются черными «листьями». Трясется, повиснув на крылышках, пустельга. Ка-гак, ка-гак! — перекликаются петухи-фазаны. Картины птичьей зимовки.

Живут как могут. Радуются солнцу, прячутся от дождя. Каждодневная непростая и нелегкая жизнь живых существ в почти нетронутых тростниках. Почти, потому что и сюда уже проникает охотник.

221