Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. К - Страница 240

240

Удав заглатывает агаму, распялив пасть, наползает на нее, как чулок на ногу. Вот и агамий хвостик ушел в него, как в нору. Вздутый комок продвигается до желудка. Остановился. Удавчик облизывается раздвоенным язычком, осматривается и, уткнув нос в песок, уходит в него широким извивом. Драгоценные капли влаги из воздуха через труху попали в жуков, с жуками попали в агаму, а с нею влились в удава. И это еще не конец путешествию капель воды: потому-то удавчик так торопится скрыться в спокойную глубину песков.

Судя по черепашьему следу, не такая уж она и медлительная! Столько уже позади барханов, а она шагает себе и шагает. Правда, тут поскользнулась и скатилась со склона колесом. Да еще и на спину перевернулась. И ничего! Повозилась, поерзала, махая растопыренными когтистыми лапами, изогнула шею, уткнулась лбом в песок, напряглась и… перевернулась на костяное брюхо! Вот тебе и «медлительная», вот тебе и «неповоротливая»!

Снова тянется след. Черепаха, оказывается, отчаянная путешественница: не напрасно брюшные щитки ее блестят, как подошвы ботинок путешественника.

Черепаха упорно ищет обетованную землю, травяной черепаший рай — в голых песках ей нечего делать. Снова скатилась с бархана — на этот раз на брюхе, как на салазках. Так и вижу, как подскакивала на песчаной ряби — как санки на снеговых застругах! Ничего, пусть разомнется: всю зиму спала без просыпа. Человек из шестидесяти лет двадцать лет спит — тоже не мало, треть своей жизни. А черепаха из шестидесяти спит пятьдесят пять. Хоть и долго живет, да мало что — кроме снов! — видит.

И все же за эти пять лет черепаха видит такое, чего нам и не снилось. Кто из нас ползал на животе? Кто зарывался в песок?

Черепаха ведет к развалинам, к груде рыжих поломанных кирпичей. Заброшенное кладбище. Кладбище в пустыне — самое живое место: там ниши, там норы, там тень и, значит, убежища!

Так и есть: в нишах глиняного вала прячутся черепахи. Видны в глубине их граненые панцири. Огромные, как кокосовые орехи, и маленькие, как орехи грецкие. Прячутся от жгучего солнца и терпеливо ждут вечерней прохлады.

Из норки песчанки высыпали птички! Выводок каменок-плясуний, удивительных «подземных» птичек. Увидя меня, птенцы, как мыши, один за другим юркнули снова в нору. А старые каменки в стороне приседают и подскакивают — пляшут вприсядку.

В таких местах любят гнездиться сычи и удоды. Прячутся змеи и ящерицы. В похожем месте однажды я чуть не споткнулся о кобру. Кобра встала на хвост и зафыркала. Это была мудрая старая кобра, а старые кобры не станут кусать по-дурному — они постараются отпугнуть. Кобра встает на хвост — во всей красе показывает себя. Потом начинает фыркать. Иногда — особо дурную овцу или туриста! — может сильно ударить носом, чтобы не лез.

Кобра, стоящая на хвосте, похожа на нераспустившийся бутон какого-то диковинного цветка. «Цветок» содрогается от ярости и брызжет злостью. Цветок фыркает и свистит. Всеми силами кобра показывает — не подходи! Кобре жалко тратить яд — ведь ты для нее не добыча. Для кобры яд так же дорог, как для врачей: а для них он на вес золота. Кобра пытается яд сохранить.

При убожестве змеиных мозгов такое старание надо ценить. И не вводить кобру в непредвиденные расходы…

Я так и сделал: обошел ее стороной и сфотографировал издалека. Может, другие при встрече с коброй чувствуют себя героями. Я же нет. Никто лучше кобры не умеет напоминать, что ты лишь всего-навсего простой смертный…

Ветер посвистывает в развалинах надгробий. Затерянно и уныло. Ветер пересыпает песок с ладони на ладонь. До горизонта — и дальше! — ни тени, ни зелени, ни воды! Земля солнечного огня. и никакой жизни тут быть не должно. А она есть! Полдня читаю исповедь черепахи — а сколько картин из жизни песков! Перевернул черепок, а из-под него жук-скарит. Бросился прямо под ноги! Не укусить он хочет, а спрятаться от солнца в мою тень.

На большом кладбище — кладбище маленькое, черепашье. Груда сухих панцирей — как пустые консервные банки. Большие и маленькие. Я разгребаю ногой, и они глухо постукивают. Понятно, почему все развалины в белых птичьих кляксах: хищники высматривают с высоты черепах и приносят сюда — на разделку. И вот за годы скопилась «посуда».

Из одного панциря выползла мохнатая фаланга. Из-под другого, вызывающе задрав членистый хвост с шипом, выбежал скорпион. И черепашье кладбище полно жизни. Выполз жук-миномет и сразу сделал стойку на голове — нацелился. Первое серьезное предупреждение: тронешь — пальну ядовитым паром!

Скарабей катит шар бегом и… стоя на голове! Щелкаю его по панцирю — он сразу же встает на задние лапки, а передние задирает вверх: сдаюсь!

След моей черепахи уводит дальше. Черепаха упорно карабкалась на барханы, то и дело оскользаясь, а то и сползая вниз. И мои ноги ползут и тонут. Хватаюсь за пук селина, но он не выдерживает, и я выдираю его с корнями. Под корнями сырой песок, а из песка смотрит на меня геккончик — глазастый, как лягушка, и пятнистый, как леопард. Поразительное порожденье сухой пустыни! Ему бы — мягкому, нежному! — в сыром болоте жить, а не в жестких прокаленных песках.

Геккон стоит на кривых тонких ножках, таращит на меня глаза и… виляет хвостом, как обрадованная собачка! На глаза ему налипли песчинки, и он стирает их… языком! Протирает глаз, как донышко блюдца. Сперва один, потом другой. Глаза сияют, словно шлифованные влажные гальки.

Охотится сцинковый геккон только ночью. А на день закапывается в песок — до самого влажного слоя. Тем и спасает свою нежную кожицу и свою жизнь.

240