Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. К - Страница 248

248

Может быть, и „еще“! Однажды ловец змей рассказывал, как охотился на птиц полоз. Хитрость змеи была в том, что он… никак не охотился: не подкрадывался, не преследовал, не заползал в гнездо. Он просто поднял над полынкой шею и не шевелился — обернулся тем самым „сухим сучком“, который только что торчал у меня за спиной!

Степные птицы любят садиться на возвышения: камни, пласты дерна, засохшие стебли — сверху ведь лучше видно. И ловец убеждал, что полозы это знают. И нарочно „оборачиваются“ сухим сучком. Заметив удобную присаду, птичка снижается, присаживается — и попадает в зубы. Что-то вроде охоты на подсадную…

Непременно проверю и „сучок“ и „блестящую лужу“. Так ли? Или это тоже одна из расхожих баек.

День прошел незаметно. Хоть и пекло, но совсем не так, как в открытых песках. Хоть и кисейная, а все-таки тень. И к палатке я шел не разваренный и не засохший. Шел и не знал, что приближаюсь к разгадке.

На склоне из-за пучка селина вильнула серая змейка и, свернувшись спиралью, закатилась за кустик ферулы!

Из ферулок скрыться некуда — чистый вокруг песок. Она должна быть там, я сейчас увижу ее — змею-спираль!

Постоял, успокаиваясь, и стал сползать на боку, упираясь в песок каблуками и локтем. Кустики рядом, я вглядываюсь, осторожно наклоняясь то вправо, то влево. Вот она! Полу разинутая пасть и из нее свисает ящерица. Круглые перламутровые глаза. Так это же давно мне знакомая стрела-змея!

Это она метнулась, схватила ящерицу, свернулась спиралью и скатилась по склону в траву. И вот от ящерицы уже один хвост торчит.

Вот и след. Но он совсем не похож на след-спираль, он совсем не такой, что я фотографировал и рисовал. Какая-то чертовщина: змея катилась спиралью, а след на спираль не похож! И он короткий — шаг-полтора. А тот тянулся через весь бархан. И полоски были косые, словно бы спираль не просто катилась, а как бы ввинчивалась вперед. Отгадка снова превращалась в загадку.

Стрелка могла на мгновение стать спиралью — когда хватала ящерицу и с нею скатывалась под уклон. Но и тогда ее след был другим. А чей же тот, что в косую линейку с бархана и на бархан?..

1 мая.

Вернусь ли я когда-нибудь снова в пески? Зачем мне это испытание на выживаемость за свой счет?

Но я возвращался — и не один раз. И готов туда ехать снова. Все неприятности скоро позабывались, а вот необыкновенность песков, их непохожесть на все привычное, чудо жизни в огне на расстоянии поражали еще больше и еще больше влекли. Сколько раз за зиму возвращался я мысленно в этот вот высохший саксаульник, сколько раз сожалел, что все там сейчас происходит без меня!

Странное и беспокойное ощущение: ты здесь, а все, ставшее тебе таким знакомым и близким, где-то там…

Там каждый вечер выползает на ветку геккон и, дергая хвостиком, тихим тиканьем объявляет ночь. И луна отражается искрой в его стеклянных выпученных глазах. Каждое утро там поет рыжехвостый соловей, печально и славно, как певчий дрозд. И где-то там летающая змея и змея-спираль. И саксаулы сипят на ветру сквозь сжатые губы.

Всплывают другие пустыни — с другими лицами и другими тайнами. Лихорадит от нетерпения, и руки тянутся к рюкзаку. Моя планета ждет меня.

Фантасты выдумали планеты из чистого золота и серебра, с драгоценными камнями вместо булыжников. Поселить бы их самих на этих бессмысленных планетах, лишенных жизни! Выдуманы планеты с молочными реками и кисельными берегами, с лесами, в которых вызревают окорока и торты. И непонятно, почему космонавтов там снабжают анализаторами, а не касторкой.

Но почему-то ни один фантаст до сих пор не придумал планеты, достоинством которой была бы ее разноликость и красота! Красота, тайна и разнообразие фантастических живых существ — от чего перехватывает дыхание! Как у нас на Земле…

У пустыни своя красота. Чем дольше живешь в ней, тем ощутимей она выступает. Туркмену доказывать это не надо: он сам часть ее, он ею пропитан, в нем ее зов. Ему легко петь о том, что видят глаза, потому что все вокруг него — песня.

…А вокруг меня сейчас пекло! Первое мая, первый день последнего весеннего месяца. Но это в календаре, а на земле — разгар лета. Отцвели цветы и пожухли травы. Саксаульники загустели, ветер в них шумит басистей и глуше.

Теперь вхожу в пески часов в шесть, а к двенадцати возвращаюсь — дальше невмоготу. После четырех снова можно выбраться из-под тента и ходить до темноты. А еще лучше — ночью.

Все больше поражает слаженность жизни в песках, подогнанность всего и вся. Вот исключи хоть самую малость, и сразу что-то заскрипит и застучит в этом отлаженном механизме. Благополучие этой земли складывается из того, все ли на ней есть что положено. Полным списком! Потому что каждая птица и зверь, каждая ящерица выполняет совершенно необходимое дело. И если вдруг что-то исчезло — или только начало исчезать! — надо трубить тревогу. А если не спохватиться, промедлить, все начнет исчезать одно за другим. Только полный список: от высохшего гриба до черного саксаула, от комара до каракала!

А следов каракала нет…

Сегодня встретил пустынного воробья! Ладная и красивая птичка, пожалуй, самая симпатичная из всех наших десяти видов воробьев. Поменьше воробья обыкновенного, нежно-серая с черным горлышком и масочкой на глазах. Ловко, скорей по-синичьи, чем по-воробьиному, лазал он в обвисших ветвях песчаной акации, раскачиваясь на ветру. Стараюсь разглядеть его как можно лучше, ведь нигде в мире такой птицы больше нет. Да и у нас она живет только тут. А „тут“ — это всего лишь пятнышко, прилепившееся с запада к реке Амударье. Но и в этом пятне воробей встречается не везде, а только там, где вздымаются гряды барханов, поросших белым саксаулом и песчаной акацией. И с чудесными кустами эремоспартона, похожего на тонкую японскую вышивку.

248