Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. К - Страница 224

224

Кот с печки смотрит на нас загадочными глазами, собака, блаженствуя, барабанит хвостом. С какой бы готовностью она рассказала бы обо всем, что видела в тростниках! Кот бы не рассказал…

Снова о кабанах. Как-то свинья с поросятами переплывала реку. Переплыла, а берег обрывистый, поросятам не выскочить на него: тычутся, тычутся и никак! Тогда свинья уткнулась в обрыв рылом, зацепилась передними копытами — ее развернуло и прижало к берегу боком. Поросята гуськом заплыли в хвост, как утята за уткой, один за другим стали вскакивать на спину а со спины на берег! Да шустро, как кузнечики, — он и палку схватить не успел! А за ними выскочила и матка.

Зверья сейчас стало меньше: лисиц, барсуков, шакалов.

Раньше на одного шакала трех-четырех котов ловил, а теперь и одного редко. На зиму прилетала уйма уток, лебедей, стрепетов, дроф — где все теперь?

По черному окну полосует дождь и снег. А нам тепло, едим квашеную капусту, котлеты из кабанятины, редьку и соленые помидоры. Толстогубый и белолобый теленочек, растопыря тонкие ноги и вихляя неустойчивым задом, тычется в руки и пялит мутноватые еще глаза — ему всего несколько часов от роду.

Тела наши тут, в тепле и уюте, а души там, в промозглых глухих тростниках, жутких и заманчивых.

Разговоры, разговоры, разговоры…

4 декабря.

Заморозок прихватил грязь. У окна бродит сизый голубь в «лаптях». На лапки налипла грязь и смерзлась. А он все бродит, а вязкая глина все липнет, и вот ему уже ни шагнуть, ни взлететь.

У тростников поймал обессиленного петушка-турача: тоже в «лаптях» и обморозил пальцы. На левой лапке средний палец распух и уже без когтя, на правой без когтя задний палец.

Весь день слепой, слякотный и холодный.

У глиняной размокшей стены неприкаянно стоит круторогий баран и дремлет. На изгибе рога, как на насесте, сорока сидит. А две другие — на спине. И видно, как им тут тепло и удобно. Сорока, что сидит на роге, время от времени чешет клювом у барана за ухом, словно что-то ему нашептывает. Ощипывает кожу у глаза — баран только блаженно щурится.

На столе у меня лампа и чайник, завернутый в стеганые ватные брюки — чтоб не остыл. В углу в ящике возятся турач и голубь — они у меня на излечении. Для тепла горит керосинка, и гарь ест глаза.

9 декабря.

Солнце, теплынь, голубое небо! Море желтого тростника. А под ним везде уже лезет зеленая, прямо весенняя травка. И даже лягуха урчала!

Приглашен охотником на кабанов. На ходу приглядываюсь к нему. По сторонам он не смотрит — только под ноги. Глаза у него для следов. А для четырех сторон у него уши: они вовремя услышат и побежку зверя и взлет птицы. А все остальное ему не надо. Идет добытчик — расчетливый, сноровистый и умелый. Его дело — взять. И все, что к этому не относится, — для него просто не существует. Разве вот только это — и то чтобы в другой раз под ноги не попадалось. Он наклоняется и ловко хватает за хвост змею — золотистого полоза. Обманутый весенним теплом полоз выполз из своей норы погреться на солнце. Издали еще ощутил он брюхом наши шаги, даже наполовину окунулся в нору, но затих: может, пройдут, не увидят? Очень уж неохота лезть в холодную сырую нору.

Куда там: левой рукой охотник схватил его за хвост, оттянул и секанул ножом напополам. Одна половина в нору ушла, вторая извивается в стороне.

Ничего не проглядят эти глаза, никого не прослушают уши.

Даже на зимней шапке его, как у чуткой собаки, «уши» подняты и торчат.

Взлетела сова — у них перелет сейчас, и они днем прячутся в тростниках! — он только ухом повел — «несъедобный шум»! А взлетел турач, мелькая рябенькими крыльями, — мгновенный выстрел — и турач закувыркался в траву. И снова глаза в землю, а уши — по сторонам.

Он никогда не врет, как это положено охотникам. О чем ему врать? Что убил огромного кабана? Или закапканил большую выдру? А где тогда мясо и шкура, почему не сдал? Что видел какую-то неизвестную животину? Так за это на приемном пункте квитанцию не выписывают. Он лишен даже этой радости — приукрасить.

Со мной он более разговорчив, разговоры эти ни к чему его не обязывают. Рассказывает, как ранил здоровенного кабана — последним патроном. Кабан с визгом завертелся на месте. Он не испугался, что кабан кинется на него, безоружного; он испугался, что кабан сейчас сунется в крепь и уйдет. Он схватил кабана за задние ноги и приподнял. Истошно визжа, клацая бивнями, плюясь кровавой пеной, кабан вырывался и скакал на передних ногах. Начался неистовый танец — карусель. Так и каруселили они, взрывая землю, оба рыча от страха и бешенства, пока не прибежал сосед по загону и не добил кабана в упор.

В другой раз схватил раненую свинью сзади за уши, насел на нее, запрокинул свиное рыло и перехватил волосатое горло ножом. «Ватные штаны потом выжимал от крови».

Сегодня собаки четырежды выставили на нас кабанов: дважды на охотника и дважды на меня. Охотник одного убил, а второй, почуяв его, кинулся на собак. Он летел на них сквозь тростник как торпеда, врезался в свору, и крайняя левая подскочила вверх. Я порадовался, что собаке удалось спастись, но, оказалось, она не сама подскочила, а ее подбросил мордой кабан, распластав бивнями грудь и брюхо. Собака даже не взвизгнула. Мы подбежали, но помощь была уже не нужна. Даже достреливать не пришлось.

Не пришлось и удачно выстрелить, хоть кабан дважды был рядом. Первый кабан лез прямо на ружье. Ясно был слышен приближающийся хруст, видно было, как вдоль канавы все ближе и ближе вздрагивают метелки. Вот сейчас я его увижу!

224