Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. К - Страница 237

237

К загадкам неравнодушны даже звери. Я видел в горах стадо серн; сбившись в кучу, теснясь, принюхиваясь и вытягивая шеи, они осторожно подходили к камню с красной тряпицей, забытой туристами. Серны видели Непонятное. Лисица зимой то и дело сворачивает то к пласту дерна на бугорке, то к потерянной рукавице, то к головням костра, — «что там такое?» Это не просто поиск наживы, это и исследование, узнавание. Я знаю охотника, который ловит лисиц не на мясо, а на любопытство. Идет по полям на лыжах, время от времени сворачивает в кусты, продирается внутрь и ставит капкан. Редкая лисица, идя по лыжне, могла удержаться и не свернуть в кусты — «зачем туда лазал охотник»? Охотник забросил все другие приемы — 150 лисиц за один сезон поплатились головой за свое любопытство.

А толстые глупые кеклики! Охотник делает щит, украшая его разноцветными тряпками. Прикрываясь им, он подбирается к куропаткам. И вместо того чтобы скорее спасаться, кеклики сами бегут навстречу, вытягивают шейки и поднимаются на цыпочки! А как же, ведь перед ними загадка!

Загадки тревожат воображение. Будь моя воля, я бы в учебниках ребятам не отгадки давал, а загадывал бы им загадки.

Как загадывают их мне пески.

Раннее утро. Я в теплой рубахе, а познабливает. Гряды песчаных барханов лежат подобно китам-полосатикам огромными брюхами вверх. Песок так упруг, что даже следа не остается. Во впадинах между барханов кочки сухой травы, похожей на взъерошенных дикобразов, стройные тонкие деревца песчаных акаций. Тут и там глиняные бугры с пучком саксаула на маковке. И какая-то инопланетная тишина окружает тебя.

В узких ущельях влекут повороты — что там, за ними? А тут увлекают барханы — что дальше? Поднимаешься по крутому склону, идешь, как по крыше, по уплотненному ветром горбу, снова сбегаешь на каблуках в межбарханье.

Все дальше и дальше — хватило бы только воды во фляге, не кончилась бы в аппарате пленка.

Начинались славные дни, когда не хватает времени, когда некогда пить и есть и злишься на ночь, что она отрывает от дела.

16 апреля.

А в пустыне-то есть леса!

Однажды я ушел в самую глубь песков, поднялся к вечеру на огромный песчаный вал и внизу, в широкой впадине, увидел, лес! Тускло-зеленоватое дно равнины, на нем сизые клубы полудеревьев-полукустов. Лес черного саксаула — лес пустыни. Зеленое пятнышко в океане желтых песков.

В тени саксаула, прозрачной, как крыло стрекозы, я поставил палатку. И стал жить.

Во всяких лесах бывал: сосновых, еловых, березовых. Но впервые попал в лес пустыни — саксауловый. Странный лес! Деревья похожи на раскидистые кусты, стволы у них мутносерые, изборожденные и крепкие, как старые кости. Иные кручены-перекручены, чуть не в узлы завязаны — словно удавы, умершие в корчах и мгновенно окаменевшие. Другие поднялись как пугала-ведьмы с костлявыми растопыренными руками и седыми космами на ветру.

Все непривычно для глаза. Лес не зеленый, а серо-оливковый. Тень под деревьями зыбкая, прозрачная — тень не тень. Да и откуда быть тени, если на деревьях… нет листьев! Вместо листьев какие-то тощие хвощинки-веточки. Лес без шороха листьев…

Под каждым деревом светлое глинистое пятно. Как кружок сыра — все оно в дырках-норках. В норках живут подземные крысы-песчанки.

Между деревьями жиденькая песчаная осочка. На кончике каждого зеленого стебелька висят плодики — три поджаристых воздушных пончика. Когда на них наступаешь, они щелкают как хлопушки. Среди осочки краснеют маки. Тут и там зацветает ревень, разложив на песке огромные — с лист газеты! — зеленые листья.

Все непривычно для уха. Шумят саксаулы по-своему — словно сипит кто-то сквозь сжатые губы. И ветер не охлаждает, а обдает жаром, как из открытой печки. С треском перелетают поверху саранчуки — большие, как птички. С лета цепляются за хвощинки и долго возятся, раскачивая ветки. А понизу шныряют пичужки, похожие на мышей. Они шуршат по опаду, мелькая черными хвостиками, поставленными торчком.

А вот и знакомый голос — синица поет. Синица-то синица, да не давно знакомая — желтогрудая, а пустынная — серая. И стук знакомый — дятел. Дятел-то дятел, да тоже не наш, а пустынный белокрылый. И заяц поскакал не русак, не беляк, а заяц-песчаник.

Незнакомые деревья, неизвестные птицы, невиданные зверьки. Неслыханные звуки, непривычные запахи. Странно шумит на ветру странный лес. Лес, в котором не укрыться от солнца, где осенью осыпаются… ветки, а зимой, бывает, вырастают грибы! А весной он весь — как пшеном! — сверху донизу усыпан крохотными желтенькими цветами. Лес без прохлады, без тени, без листьев. Таинственный и молчаливый.

18 апреля.

Первая ночь на новом месте — звездная и холодная. Мерзну даже в спальном мешке. И немножко тревожит дыра в палатке: в нее может забежать или заползти кто угодно. Под утро так и случилось — кто-то бойкий скакал по ногам. А когда я дрыгнул ногой, этот «кто-то» выскочил в дырку и стал скрестись в полотнище.

Песчаный человек! — вспомнил я. Ростом он с флягу, бегает на двух ногах, обут в сыромятные чувяки. Дикий человечек песков. Никто в него, конечно, не верит — но маленькие следы двуногого существа часто попадаются на барханах. Именно бега, а не прыжков зверька или птицы.

…Один мохноногий тушканчик, оказывается, умеет не только прыгать на двух ногах, как кенгуру, но и бегать, как человек! Его-то двуногий след и породил легенду о маленьком человечке песков. Вот он сейчас и отплясывал на моих ногах!

Заткнул дыру рюкзаком — но сон не шел. В темноте рядом с палаткой застрекотала малая мухоловка — милая птичка, видом и цветом похожая на зарянку, только меньше ее. Потом заворковала горлинка, за ней бодро «кикнул» дятел и трескуче пробарабанил на саксауле. В шесть пятьдесят поднялось солнце и глухо затутукал удод. Пора.

237