Вот, оказывается, как бывает, когда из далеких краев приходят хорошие вести!
К вечеру пришла и бабушка. Мы с Оксаной увидели ее издали и выбежали навстречу, когда она еще была около дома Рушана.
— Бабушка, — сказали мы, крепко обнимая ее, — к нам пришли добрые вести из далеких краев. Поэтому мы тебя пригласили.
— Добрые вести — дело хорошее, — отвечала бабушка, улыбаясь и поглаживая нас по спине и по плечам.
Папа до позднего вечера был в колхозе, около своих лошадей. С выгона уже вернулось стадо, а его все еще нет. Бабушка с Оксаной ушли к дедушке Мансуру. Я тихонько подошел к маме, когда она доила корову.
— Мамочка, — спросил я шепотом, — а мамочка, кто же этот близкий человек, который живет в далеких краях?
Мама вдруг обернулась и тихо проговорила:
— Скоро, сынок, ты все узнаешь сам. Пусть только это будет в добрый час!
День прошел, два дня прошло — мы еще ничего не узнали. А на третий день в наш дом, как говорит бабушка, вошли и радость и печаль.
Мы долго были на речке и вернулись домой поздно. На бревнах возле сада сидели папа и какой-то незнакомый красноармеец. Увидев нас, этот красноармеец вскочил и крикнул:
— Оксана!..
Он еще что-то сказал, но я не расслышал. Мы с сестрой остановились. Откуда знает Оксану этот незнакомый человек? Папа ему сказал, что ли? Сам не знаю отчего, я испугался. Оксана тоже испугалась, у нее задрожали губы.
— Идите сюда, дети, — позвал нас папа. — Это дорогой гость. Он только что приехал.
Но мы не двинулись с места. Дорогой гость сам побежал к нам навстречу и взял на руки Оксану. Он долго смотрел на нее, потом прижал к себе. Оксана не заплакала: ее часто берут на руки — ведь все любят мою сестру.
А этот человек все смотрит на нее, гладит по голове и шепчет:
— Оксана, Оксана, дочка моя…
Почему он так говорит: «дочка моя»? Я вижу, папа опустил голову и тыльной стороной ладони вытирает себе глаза. Что это с ним, не попала ли ему в глаз соринка? Бабушка глядит в открытое окно, прикрыв рот уголком платка. Мама стоит на крыльце — я никак не пойму, не то она смеется, не то плачет. Да, она смеется и плачет. Узнать бы мне, что за слезы у нее на глазах — сладкие или горькие?
А дорогой гость все держит Оксану на руках, целует ее лоб, волосы, руки. Я уже начинаю сердиться на этого гостя, чем-то он мне не нравится. Нельзя же так долго держать на руках чужую сестренку! Если хотите знать, этот гость не особенно еще дорогой мне.
Наконец он опускает Оксану на землю и хочет взять на руки меня, но я подбегаю к папе и прячусь за него. Если этот гость подойдет еще раз ко мне, я сейчас же возьму мою сестру и убегу вместе с ней и бабушкой в Тимертау.
— Не будь таким диким, сынок, — говорит папа, — наш гость, дядя Петро, любит тебя.
— Не надо, пусть не любит ни меня, ни Оксану, — говорю я, а сам смотрю в землю.
Оксана уже сидит на коленях у этого дяди Петра, гладит его по щеке и что-то говорит ему.
Я смотрю на папу, на маму, на бабушку: все они какие-то особенные сегодня. Как же это понять мне — радуются они или печалятся? И Оксана совсем-совсем другая стала. Обо мне она как будто и забыла…
А, нет, не забыла. Вот сестра моя подбегает ко мне. Ее голубые глаза стали еще светлее. Значит, она радуется. Она бьет в ладоши и весело говорит:
— Знаешь, кто к нам приехал?
— А кто?
— Сказать?
— Скажи.
— К нам приехал… Ты и не догадаешься!
А вы догадались бы? Никогда!
— Кюнбике, — зовет папа, — и ты, мама, идите сюда, посидим немного все вместе.
Мы усаживаемся на тех же бревнах. Оксана сидит между дядей и мною.
Я оборачиваюсь и смотрю на Полевую сторону. Там за дальней горой скрывается солнце. За нашим огородом на бугорке ходят лошади и щиплют траву. Длинные тени от лошадей падают на землю. Возле дуба стоит серая лошадь. Ее зовут Атакой. Эта лошадь тоже была на войне, ее ранило осколком, и теперь она немного прихрамывает, когда идет рысью. Сейчас вокруг Атаки собрались молодые лошади; они стоят тихо, даже не шевелят хвостами. Только Атака иногда вскидывает голову. Наверно, Атака им рассказывает какую-то интересную сказку.
Папа садится на большой камень напротив нас. Красные лучи солнца падают на его лицо. Мне кажется, что его щеки, нос и лоб охвачены пламенем; я боюсь, что вот-вот загорятся и запылают его длинные усы.
— Настало время, дети, рассказать вам, что привело в наш дом дорогого гостя, — медленно говорит папа и смотрит на дядю Петра, потом на Оксану и на меня.
Дядя Петро сидит опустив голову, как будто он задумался о чем-то. Мы с Оксаной с нетерпением ждем, что скажет папа. Но папа, видно, не знает, как начать.
— Рассказ мой будет короток, — откашлявшись, говорит он. — Война, дети, страшное дело. Много горя приносит она людям. Сколько разоренных сел мы проходили — не сосчитать. Хуже зверей враги наши — фашисты. Нет в них жалости ни к матерям, ни к малым детям. Гнали мы их с Украины большой силой. Помню, однажды выбили мы их из одного села. Как сейчас перед глазами стоят разбитые хаты, пустая улица, везде гарью пахнет — дышать нечем. Ни одного человека не видно. Только слышу я, в крайней хате ребенок плачет…
Папа опять откашлялся и бросил быстрый взгляд на Оксану. Оксана тоже смотрела на него, и губы у нее чуть-чуть дрожали. Дядя Петро как будто чего-то испугался, но сидел молча и ждал, что скажет дальше папа.