Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. К - Страница 235

235

— Значит, в пустыню? — переспрашивает погодя. И смотрит.

Начало апреля. Путь от Ленинграда до Ташкента — это путь из полузимы в полулето. Катишь по весне со всеми удобствами — глядя в окно. И лето сменяет зиму в пятьдесят раз быстрее обычного — словно пустили весеннюю киноленту на самую большую скорость. Ты сидишь, а весна мчится мимо.

В Москве зимний холод, снег на крышах, сосульки, покрытые льдом пруды. А утром за окном уже ранняя весна: волнистые вспаханные поля, снег белеет только в промоинах и обсадках. Обсадка вдоль дороги голая, серая, прозрачная. Редко мелькнет яркое оранжевое пятнышко — зимний дубок с необлетевшими листьями. Сырость и холодный туман. За Пензой у грачиных гнезд, похожих на ведьмины метлы, первые нахохленные грачи.

Мрачно сидят под дождем, нехотя копошатся в гнездах.

Речка Сызрань — желтые обрывы на берегах, серые илистые отмели. И малиново-красные кусты лозняка!

Волга. Она еще подо льдом, но лед уже рыхлый, серый, пятнистый. Тянутся по нему темные полосы зимних дорог. И всюду черные фигурки рыболовов-подледников — как стаи пингвинчиков. Солнечное марево над весенней рекой. На берегу рыбаки смолят и конопатят лодки. Сквозь желтую высохшую траву пробивается зелень.

Новое утро, и поезд катит уже по бескрайней желтой степи. В окна бьет яркое солнце — жмуришься от простора и света. За окном диковинная желтая весна!

Станция Изимбет. В канавах ажурные груды перекати-поля. Укатанные до блеска степные дороги. На обочине столбиками суслики.

Мугоджары. Желтые холмы и увалы. Сюда дотянулись отроги Урала, тут выше — потому в лощинах снова белеет снег.

Весна тут чуточку отпустила и обошла возвышенность, как вода обтекает береговой мыс.

Станция Берчогур. Пологие холмы, в лощинах заросли мелкого — последнего! — березняка. Первые цветы — белые и золотистые. А в небе и на столбах силуэты орлов: на столбах они похожи издали на грачиные гнезда, а в небе — на черные махровые полотенца. Преддверие незнакомой земли.

Неугомонный сосед выпытывает:

— Зачем в пески — там же ничего нет?

— А это смотря, что вам надо, — загадочно отвечаю я.

«Глупец или жулик?» — задумывается сосед.

Станция Соленая. Снова ровная желтая степь, но уже с залысинами — вестниками пустыни. Первые верблюды, неподвижные как монументы. Стрижены «лесенкой», а чтобы не мерзли, на них напялили телогрейки — ватные одеяла с двумя вырезами для горбов.

Первая весенняя трясогузка — старая знакомая! И незнакомые — черные! — жаворонки, похожие на скворцов. Один пел на лету, странно поводя крылышками вверх и вниз.

Станция Челкар. Все больше лысины на ровной, как футбольное поле, степи. Тусклое озерко с белой окаемкой из соли. Первые пылевые смерчики, похожие на белые раскидистые кусты — только «кусты» эти движутся, крутясь, по дорогам.

Большие Барсуки — первые настоящие пески! Бестолковое нагромождение песчаных бугров, поросших колючими кустиками и пучками желтого тростника. В низинках кривые низкие сосенки и кустики краснотала. Странная смесь пустыни и карликового северного леса.

— И чего тут хорошего? — задумчиво говорит сосед.

— А это смотря, что считать хорошим! — снова загадочно отвечаю я.

«Жулик, определенно жулик!» — решает сосед. И отодвигается.

Станция Копотай. Пески отодвинулись и ушли за горизонт. За окном ровная полупустыня. Ни кустика, ни деревца. К насыпи намело сугробы песка, и их утыкали пучками тростника, чтобы не засыпало рельсы. На обочине верблюд презрительно смотрит вдаль — туда, где белым столбом дымит костер. Нет, не дым — это крутится соляной смерчик! У страусиных ног верблюда белое болото с черными кочками, засыпанными солью.

— Н-да… — говорит сосед. Я молчу.

Станция Саксаульная. На станции Саксаульной давно нет саксаула, как не осталось тайги на станции Тайга или тигров в заповеднике «Тигровая балка». Впервые закрадывается тревога: чего бы, казалось, в пустыне-то брать? А взяли — под корень. И даже с корнем! Саксаул ведь не пилят, не рубят, а выдергивают трактором из песка — как морковку. И песок начинает течь…

Аральск. Солнце, жарко! На горизонте что-то блестит: море или мираж?

Казалинск. Первая ласточка! По ленинградскому календарю природы это уже половина мая, хотя по настенному только половина апреля. За два дня поезд увез на месяц вперед — в будущее!

Сумерки. Весь Казалинск, как изморозью, усыпан солью. Взойдет луна, и он заискрится. Сосед молчит. Я — тоже.

Ночь. Поезд ровно плывет по степи, покачиваясь под свисты ветра. Из черной глубины, где-то у самого горизонта, подмигивает огонек. Костер пастуха или фонарь в юрте? Мягко постукивают колеса.

Утро. Поезд стоит. Станция Туркестан. Зеленые лужайки, зеленые деревья. Даже на плоских глиняных крышах трава дыбом и краснеют маки. На крыше пасется белая коза. Приехали в лето.

За Туркестаном разливы воды. Поезд идет по высокой насыпи, как по мосту. Столбы стоят по пояс в воде. Лопоча, взлетают испуганные утки.

Скоро Арысь. Летняя зеленая степь, цветы, большие — пирамидками! — ферулы. Суслики по стойке «смирно» провожают грохочущие вагоны. Прямо как стрелочники — только флажка в лапках нет! Зато у одного во рту красный мак!

Скоро Ташкент. Сосед пересчитывает чемоданы.

— Через два дня я назад, — сообщает он. — Самолетом.

Цветут бело-розовые сады. На обрыв карабкается черепаха.

Ребятишки размахивают букетами огненных тюльпанов. Воркуют горлинки, по крышам перелетают, мелькая пестрыми крыльями, майны. Шумят на тополях листья. На третий день поезд из зимы прибыл в лето.

235